Привет, Дэни. Сегодня пятое число сентября и ты точно помнишь, что случилось в этот день девятнадцать лет назад. И я помню. Никак не могу забыть, поэтому и пишу тебе, стараясь хоть как-то стать ближе. Не потерять свои воспоминания о тебе: о том, как ты выглядел, как твои вьющиеся волосы постоянно раздражали тебя, потому что у других мальчиков твоего возраста были прямые. Как вкусно пахли твои футболки, в которые я утыкалась носом, когда ты обнимал меня на ночь или засыпал рядом. Твои глаза, в которые я не успела взглянуть перед тем, как тебя не стало. Серо-голубые, в которых читалась одновременно тоска и беспокойство, за нашу семью и твоё будущее, которое ты, наверное, представлял по-другому и любовь, что испытывал ко мне и маме. Мы с Юджи живем вместе, нам даже удается иногда ссориться, бросаясь в друг друга то детскими игрушками, что мы привезли из своих родительских домов или пачкой из под печенья, что попадется под руку. В цветочном всё так же уютно и тепло, я быстро запоминаю лица тех, кто туда заходит, потому что они всегда возвращаются. Иногда не только для того, чтобы купить цветов, а чтобы поговорить. Практически каждое утро я получаю ромашки от Томаса, он дарит их каждый день, но они всё время разные. Мне нравится делиться с ним тем, что происходит в моей жизни: нравится, что он заботится обо мне, как мог бы заботиться ты, но.. он никогда не заменит тебя. Я снова сижу в нашем небольшом баре, снова пришла под его закрытие, чтобы никто не смог найти повода подойти ко мне, с расспросами, от чего же я так печальна. Какое им дело, от чего?
Писать тебе письма уже вошло в привычку, хотя, наверное, очень странное зрелище, писать их в баре, который предназначен совсем для других целей. Сейчас мне придется сделать заказ, в котором будет бокал вишневого пива и чесночные гренки, а после сделать глоток в твою честь. Я скучаю по тебе, Дэниель. Помни об этом. — прежде чем убрать ручку и свернуть очередное письмо, предназначенное брату, я вытерла слезу, что успела выкатиться наружу после последних написанных мною строчек. Прошло уже девятнадцать лет, так много было мыслей по поводу того, как можно было предотвратить ситуацию, избежать такого исхода, но боль не угасала. После того, как рукоятка от ножа убийцы Дэниеля была найдена, мне не стало легче или проще: я стала ещё больше думать о том, что он рядом и не просто думать, я наконец-то начала в это верить.

когда я стала громче всех и носила плаги,
когда в венах бурлила кровь крепче чёрной браги,
когда дух во мне словно чай на дне чашки стыл,
где ты был?

Заправив за ухо прядь выбившихся волос, немного влажных после моросящего дождь, что был на улице, я убрала ручку в карман сумки, которая лежала на стуле рядом, словно мой собеседник. Письмо Дэни я аккуратно свернула пополам и положила туда же, где лежала рукоятка от ножа — поближе к нему. В баре я не была постоянным гостем, но время от времени, заглядывала сюда.  Лишь по двум причинам: выпить бокал вишневого пива в честь Дэни или придя с кем-то из друзей, которые хотели получить хоть чуточку веселья вне дома, после недели, безвылазно проведенной на работе, с дополнительными часами, которые никто не собирается оплачивать. Здесь было уютно: приглушенный свет, удобные стулья или диваны, большие и малые столы, за которыми всегда было удобно и приветливые официанты, которые всегда улыбались. Как им удавалось сохранить внутри себя спокойствие и подавить мысли, которые приходят в голову буквально каждые десять секунд? Моё воображение рисовало работу официантом, наверное, одной из самых сложных профессий в моральном плане, ведь ты не мог позволить себе проявить слабость на работе, быть недовольным реакцией клиента или его грубым тоном, который был направлен к тебе, невзирая на то, что ты, безусловно, был вежлив. Как можно сдерживаться, когда хочется что-то сказать в свою защиту? И, как можно смотреть на угрюмые лица людей, которые приходят одни, пытаясь заглушить боль спиртным? Наверное, все они обладали безупречной выдержкой или просто перед тем, как пойти на работу, срывали свою злость за предыдущий день на ком-то другом. В любом случае, мне приходилось только строить догадки, почему они оставались такими приветливыми и дружелюбными даже в тех ситуациях, когда мне бы хотелось бежать прочь.
Справа от моей руки лежало меню, которое сегодня я даже не стала открывать, потому что точно знала, каким будет заказ. Отодвинув его к краю стола и, подперев правой рукой подбородок и облокотившись на неё, я в ожидании осматривала бар. Сегодня здесь было не так много народу, даже учитывая, что закрытие близилось через час с небольшим: может люди не захотели выходить из дома и идти куда-то в сопровождении мерзкой погоды, либо все самые выдающиеся кадры, что отдохнули на славу, уже покинули помещение. Мимо меня прошел официант, который торопился к столику напротив, чтобы убрать с него остатки еды и посуду, что оставил предыдущий гость. Я не сразу увидела его лицо, но когда это произошло, то сразу поняла, кто это. Чарльз Оушен —  мальчик, что часто смотрел на меня, спрятавшись за школьные шкафчики в коридоре. Нам так и не удалось поговорить, пока мы учились в школе, но я знала, что о нем говорили другие: странный, психованный, разговаривающий сам с собой или с пустотой. Кто-то говорил, что он такой же чокнутый, как и его мать, но когда я замечала его и наши взгляды встречались, мне казалось, что никто не пытается понять, что на самом деле с ним происходит. Легче всего назвать человека странным и отмахнуться от него, ведь посмеяться над его странностями куда проще, чем попытаться их понять. Он был младше меня на три года и, наверное, именно поэтому, я никогда не подходила к нему, а он не подходил ко мне. Тогда, в школе, это казалось большим расстоянием, а сейчас.. сейчас разница в такой маленький промежуток не значит, ровным счетом, ничего. Чарли повзрослел и возмужал: я не могла сказать, что он был похож на мужчину, в глазах которого читались наполеоновские планы по созданию собственного бизнеса, но он стал другим. Серьёзнее? Привлекательнее? Да, определенно, но помнил ли он меня с тех времен, когда мы учились в школе?
Мой взгляд устремился прямо на него, но в какой-то момент, я поняла, что смотреть так долго и так пристально, просто неприлично. И оставалось надеяться, что именно он, после того, как уберет столик напротив, примет мой заказ. Спустя столько лет, именно сегодня, встретив его здесь, мне захотелось исправить ошибку прошлого и заговорить с ним.

Старый черный кадилак казалось был единственным на этой трассе. Шел сильный ливень, такой, что выйди ты из здания ровно на секунду и большая часть одежда успеет впитать в себя дождь. Такой дождь принято описывать « льет как из ведра», только вот вода в этом ведре почему-то не заканчивалась.
На трассе появлялись лужи и каждый раз, когда кадилак проезжал по ним, то брызги поднимались довольно высоко и будь на обочине человек, то он бы полностью оказался под этими брызгами. Темнота уже давно опустилась на этот маленький городок. Что еще больше усугубляло участь водителей.
Свет фар у кадилака был довольно тусклый, а постоянно мелькавшие дворники на лобовое стекле и поток воды с неба просто не давали разогнать машину более чем на 50 миль в час. Таким образом, дорога до дома составит у Оливии еще как минимум пол часа. Ей приходится ездить в другой город, что бы закупаться товарами первой необходимости, узнавать новости крупных городов и доставать подопытных для своих экспериментов. После того, как она инсценировала свою гибель ей пришлось залечь на самое дно.
Воспаленное сознание настаивало на том, что бы полностью отрезать себя от цивилизации и внешнего вмешательства со стороны. Именно поэтому выбор пал на этот заброшенный деревянный домик, находившийся за кукурузными полями. Никаких соседей, да и людей в радиусе 5 километров в принципе. Разве что, изредка, в период сбора урожая можно было услышать отдаленный шум рабочих машин. Единственная связь с внешним миром -  это старый черный кадилак, не более.
Вылазки в город Оливия делала раз в два месяца и считала это приемлемым. За те долгие пять лет, которые она провела в одиночестве, она начала сторониться людей, бояться их. Ее интуиция, подсказывала ей, что все они хотят раскрыть дело всей ее жизни, все они пойдут звонить в полицию, как только она выйдет за дверь. Ее глаза «бегали», и можно было заметить, как правая рука немного дрожала от напряжения или нервов. Каждый поход в магазин был для нее испытанием.
Так было не всегда. Лет пять назад эта девушка выглядела совсем иначе. Ее кожа была мягкой, волосы густые и красивые. Она выглядела привлекательно и могла привлечь внимание мужчин в два счета. На губах ее можно было иногда заметить легкую улыбку, а огонек в глазах придавал всему ее образу какую-то энергию. Ей двигало что-то и казалось, что она была вдохновленная чем-то. Сейчас же, от всего того светлого, остался только огонек в глазах, да и тот, горел уже синим пламенем безумия. Нужно ли говорить о том, что рассудок этой девушке давно помутился? Полагаю, что нет. Все слишком очевидно.
Вернемся в черный кадилак. По радио, удивительно что в такую погоду оно все таки работает,  играет какая-то глупая песенка из далеких 70-х, иногда обрываясь на полуслове, иногда появляясь снова, но с сильными помехами. Песни шли друг за другом непрерывно, что казалось, будто это одна и та же, только поставленная на повтор. Это порядком раздражало Оливию, которая медленно, но верно двигалась к дому.
Дворники упорно продолжали работать, а этот скрип иногда заглушал радио. Раз-два, раз-два, раз-два. Кадилак снова наехал на большую лужу и брызги разлетелись в сторону. Машина вильнула на дороге и выровнялась. Девушка чуть подалась вперед, кажется, ей что-то показалось. Что-то там у обочины.
Раз-два, раз-два, раз-два. Непрекращающийся скрип. Кажется, завтра все будет в огромных лужах и придется даже достать свои резиновые сапоги из дальнего ящика.
Раз-два, раз-два, раз-два. Нет, не показалось. Кажется, на обочине что-то валяется. Тряпки? Слишком сильный ливень, ничего не видно. Только, когда до этого предмета оставалось метров 20, Оливии удалось разглядеть и узнать в этом — человека.
Как часто вы находили человека на обочине одинокой дороге, да еще и в такой ливень?
Раз-два, раз-два,раз-два. Машина остановилась напротив неожиданного сюрприза. Дверь открылась и из машины вышла Оливии в зеленом дождевики. На обочине лежало бездыханно тело молодой девушки. Холодные капли дождя падали на ее лицо, но никаких признаком того, что это как-то беспокоит ее — она не подавала.
Раз-два, раз-два, раз-два. Оливия склонилась над бездыханным телом девушки и попыталась нащупать пульс. Тишина. Мертвая. Оставить тело здесь? Ведь отвезти в больницу - это означало, что придется разговаривать с людьми. Но и оставить здесь нельзя. Думай, Оливия, думай.
Раз-два, раз-два,раз-два. Кадилак тронулся с места и снова продолжил свой одинокий путь в такую погоду. Оливия, по прежнему пыталась разглядеть дорогу впереди, по радио глупая старая песня шла уже на седьмой круг. Капли воды скатывались с дождевика, который лежал на соседнем пассажирском сидении. А на заднем сидении — бездыханное, холодное и мокрое тело незнакомки.
Раз-два, раз-два, раз-два, неужели разум Оливии начинает оживать?

Спустя два дня.

Тот ужасный ливень кончился почти сразу, когда Оливия Сандерс оказалась дома. Ей пришлось доставить бедную девушку в местную больницу, в ста сорока пяти километров от дома. Больницей это заведение можно было назвать с трудом. Скорее, скорая помощь на дому. Слишком маленькое помещение и всего три кабинета. Там едва могут найти бинт для перевязки, что уже говорить об оказании какой-то более серьезной помощи.
Эти два дня в ее голове отчаянно крутились мысли о той девушке. Мертвое тело было совершенно бесполезно для Оливии. В конце концов, оно бы начало разлагаться, а остановить или замедлить этот процесс Оливия не могла. Не хватало оборудования и медикаментов.
Единожды она порывалась к своей машине, что бы наведаться в ту больницу и узнать судьбу той девушки, но попытка была прервана. Дорогу, по которой нужно было ехать метров сто не меньше, совершенно размыло. Глубокие ямы, грязь. Все это не пропустит маленькую легковушку. Зачем же такой риск?
Однако на второй день, когда дорога уже подсохла, интерес взял над Оливией верх и девушка  наведалась в гости. И каково было ее удивление, когда толстая женщина за стойкой сказала, что девушка ушла от них сегодня утром.
Как ушла? Разве мертвые могут ходить?
Общение с этой толстухой лишь разозлило Оливию. Она снова начала нервничать. Здесь, в этой маленьком населенном пункте было не так много людей, но они свободно передвигались по улице и иногда останавливались, обмениваясь с друг другом информацией.
Кто-то бросал короткие взгляды на замершую Оливию и от этого ей становилось не по себе.
Куда мог пойти труп, который оказался в этой чертовой глуши? Телефон? Здесь есть телефон?
Возвращаться к обществу глупой женщины в больнице Оливия не хотела, она поспешила в свой автомобиль, и только когда захлопнула дверь, почувствовала себя более уверенно.
Эти черти не смогут достать меня здесь.
Однако руки ее по прежнему дрожали, а дыхание участилось. Словно она пробежала добрых двести метров, прежде чем сесть в машину.
Телефон, на улице должен быть телефон.
Она тронулась с места. И сделала пару кругов на своем кадилаке, прежде чем заметила свою «знакомую». Девушка выглядела растерянной и сильно выделялась из всех людей, которые были здесь.
Трупы не должны ходить.
Кадилак подъехал к растерянной девушке.
- привет — голос у Оливии чуть дрогнул, но улыбка, которую смогла выдавить она из себя, предала ей мнимую уверенность, -  не подскажешь, где здесь магазин? Плохо ориентируюсь здесь. Какой магазин?!
Нужен был предлог, что бы начать диалог, а Оливия слишком долго была одна и забыла, как нужно начинать.
- ты выглядишь уставшей, - продолжила она, сочувственно оглядывая девушку, - что-то случилось?
Думай, Оливия, думай.

-Закрой глаза, я хочу кое-что тебе показать.
Я втыкаю ложку в мороженое и поднимаю на мужа удивленные глаза.
-Неужели?
-Да, я завершил ее!
Я срываюсь с места и маленьким беременным смерчем лечу сквозь время и пространство к комнате, порог которой мне запрещалось пересекать уже месяца два. Эрик еле поспевает за мной, хотя шаг у него раза в два превышает мой.
-Стой, торопыга – наконец, он догоняет меня. Его большая ладонь терпеливо накрывает мою руку и мягко толкает дверь – Дай и мне поучаствовать в событии, что я так долго для тебя готовил.
Нас окутывает темнота, а за тем Эрик находит на стене выключатель. Мягкий свет ударяет в глаза, но не режет их. Я оглядываюсь, пытаясь сдержать восхищенный вздох, но не могу. Вся комната словно ожившие страницы детских книг. Стены расписаны иллюстрациями из сказок, мебель декорирована под волшебный лес и все это окутано мерцающим зеленым светом бесчисленных торшеров и бра.
-Я подумал, что двойняшек лучше не разлучать по началу и заказал одну большую колыбельную. А потом мы купим просторные кроватки. И зеленый цвет полезен для глаз. А интенсивность света регулируется в зависимости…ой….
Я затыкаю его поцелуем, потому что прекрасно знаю – в волнении он может оправдываться так бесконечно. Мне хочется сдержать слезы, но я не могу и капля предательски скатывается по щеке.
-Ты плачешь? – удивленно переспрашивает Эрик и я лишь шире улыбаюсь.
-Это от счастья. И от беременности. Правда, все чудесно! Это лучшее, что я могла бы желать для наших малышей.
Я чувствую, как горячие губы собираюсь слезы с моих щек и начинаю реветь сильнее. Мне кажется, что лучше этого момента уже не может быть. Муж ведет меня в спальню и урывает одеялом. Его заботливые руки убирают с лица растрепавшиеся пряди. Я хочу притянуть его к себе, но он тут же отстраняется.
-Мне еще посуду мыть.
-Да ладно? – Я тут же подрываюсь на кровати – Можно я запишу это на видео? «Мой муж сам решил помыть посуду» - ты станешь звездой YouTube!
Но в ответ получаю лишь смех и очередной заботливый поцелуй в лоб.
-Хотя бы детям покажу!
Эрик не поддается на мои провокации и снова укладывает меня спать. Ночник гаснет и комната погружается в приятный сумрак. Сквозь закрытую дверь слышен стук посуды на кухне. Мне хорошо и спокойно, и я привычным движениям обнимаю свое безмерное, но такое бесконечно любимое пузо. У меня престижная работа, любящий муж, шикарный дом, я скоро стану мамой. Я уже не засыпаю в страхе умереть во сне, а просыпаясь, прошу Бога не сил пережить еще одну ночь, а новых возможностей, новых шансов. Я сбежала из своего прежнего мира, никаких стригоев, их не будет рядом с моими детьми. Я сделаю все на свете, что бы мои дети не узнали той жизни, что знала я. И не важно что для этого придется сделать.
***
-Эрик, отдай одеяло, мне холодно. – бормочу я сквозь сон, наотрез отказываясь просыпаться – Если я простыну, сам будешь собирать за мной носовые платки по всему дому.
Муж нагло не отвечает и я открываю глаза, готовясь задать любимому спящему телу взбучку каких свет не видывал. Но вместо этого обнаруживаю себя уже не в спальне, а в темном, сыром помещении. Для полного антуража не хватает снующих по полу крыс и белесых паутин, плотным полотном украшавших потолок. Нет, в помещение было достаточно чисто. На себе я обнаруживаю золотое платье-сорочку, а под собой необъятных размеров мраморный стол, обставленный стульями, больше похожими на маленькие троны. Один их занимала незнакомая женщина. Когда она заметила мой взгляд, то встрепенулась и поднялась.
-Здравствуй, Аделина. Добро пожаловать на мой праздник!
Незнакомка радушно развела руками, а за тем и вовсе приветственно обняла меня. Ее тело было холодным, как у стригоя, однако объятия переполняло столько восторга и душевного тепла, что о стригоях отпадали всякие мысли.
Женщина была похожа на птицу. Тонкая, вытянутая, в длинных, волочащихся по полу одеждах. Но, хоть незнакомка и была очень высокой, а ткани одеяния легки, всю ее словно тянуло вниз, а каждый шаг прорастал в землю и это противоречие пугало меня даже больше ее радушия или слегка птичьего облика.
-Где я? – мой вопрос заставил глаза незнакомки сиять еще ярче.
-Я ведь сказала: ты на моем празднике! У меня день рождение. Эй, могла бы сказать банальное «поздравляю». Прогресс отбил у вас, людей, всякие манеры!
Незнакомка передернула плечами и одежды ее взъерошились как перья. Ей явно натерпелось что-то сделать, что-то начать. Я ее энтузиазма не разделяла.
-Если Вы стригой, то я…
-Стригой? – звонкий смех женщины прервал мои бессмысленные угрозы – Скажем так, я одна из тех, кто покровительствует стригоям на самых высших уровнях. Я – грех и имя мне Зависть.
В любой другой ситуации я бы встала и ушла, но сейчас мне стало страшно от столь близкого присутствия сумасшедшей, да еще и на ее территории.
-Если вам нужен выкуп, то мой муж заплатит, только, пожалуйста, отпустите меня.
-Дорогая – женщина взяла меня за руку, словно успокаивая – подарки с праздников не отпускают.
Мне конец.
Паника накатилась мощной волной, руки задрожали, а за ними и все тело. Призраки прошлого вернулись, воплотившись в новых монстров. Я знала стригоев от и до, стригои не такие. Но и на человека женщина походила с трудом. Неужели она говорит правду?
-Почему я? Отпустите меня, пожалуйста. – на моих глазах выступили слезы. Уже не от счастья. Зависть, или как она там представилась, заботливо утерла их ладонью. В ее действиях не было ничего противного и порочного, что обычно сопровождает грех в нашем воображении. Она заботилась обо мне как ребенок заботится о долгожданном щенке. Инстинктивно я закрыла живот руками.
-Ты – моя любимая жертва. За столько праздников, моих и чужих, ты – один из самых интересных подарков. Смотри – женщина взмахнула рукой и комната изменилась. Я с ужасом узнала дом Семелы. Все внутри похолодело, я изо всех сил вжалась в мрамор, будто бы он мог спасти меня от стригойки.
-О, прошу, не переживай! Это лишь воспоминания. Она не тронет тебя.
Но от убаюкивающих слов не становилось легче. Теперь я не сомневалась в словах Зависти. Такие «спецэффекты» кого угодно убедят.
-Помнишь жизнь у Семелы. Жизнь, полную страха, боли, смятения. Жизнь, где ты покупала каждый день ценою чужих смертей. Но это не интересно, хотя, детка, уже за это тебе закрыта дорога в рай. Но мне нравится твоя история дальше. После побега. Ты ведь была так счастлива, что смогла сбежать. Здравствуй, новая жизнь! Что там было потом? Университет? Ты можешь гордиться собой: для человека, которого учила читать Такая стригойка, окончить в короткие сроки школу, а за тем и университет с отличием – это очень сильно! Ты так боялась возвращаться в те низы, где жила столько лет, правда? – кадры моей жизни сменяются один за другим, но страх не уходит – А затем в твоей жизни появился Эрик. Ах, какой мужчина! – Зависть уже не сидела рядом, она ходила по комнате, как экскурсовод, показывая мне мои собственные воспоминания – Милый, внимательный, смешной, но мужественный, сильный! Идеал любой женщины. И он заметил именно тебя! Живи ты на сто лет раньше, тебя забрала бы себе моя сестрица Гордыня. Ведь ты так и лоснилась гордостью, когда такой красавец заезжал за тобой в универ на дорогой машине и сокурсницы жадно провожали вас взглядом, сжимая жалкие букетики ромашек. Но ты ведь моя жертва, не так ли. Потому мы отложим гордыню в долгий ящик.
Я уже знала к чему она ведет. Счастливые месяцы, годы. Свадьба, гремевшая на весь город, свадебное путешествие на берегу Тихого океана, покупка дома. Мы почти не ссорились, жили душа в душу. Он принес в мою жизнь ту стабильность, о которой я мечтала многие годы, заставил поверить, что можно не просто жить, а наслаждаться жизнью!
-А работа? – Зависть провела холодной рукой по моему оголенному плечу и выудила меня из раздумий – Карьерная лестница стала для тебя эскалатором. Страх подстегивал тебя так сильно, что начальство уставало ставить тебя в пример! А потом появился Он! Напомнишь, как его звали?
-Дэвид – еле слышно выдавила я сквозь дрожащие губы. Вокруг нас простирался мой кабинет. Я в деловом костюме сижу за столом, настоящая офисная стерва, в дверях начальник, а за ним фигура, которую я с интересом пытаюсь разглядеть. Наконец, нас представляют друг другу. Дэвид, мой протеже.
-Он был красив, не правда ли? – словно угадывает мои мысли Зависть – К тому же умен и так смешно шутил. Работать с ним было легко. А как он быстро учился! Схватывал все налету! Он был лучше всех, в чем-то даже лучше твоего мужа. Ну, скажи, когда ты почувствовала это? Когда ты почувствовала, что завидуешь ему? Что его голову посещают идеи, гениальнее твоих, его решения куда более стремительны, а сделки выгоднее? Когда ты поняла, что он совсем скоро тебя подвинет?
Кровь застывала в жилах от воспоминаний, сопровождаемых такими реальными галлюцинациями. Я уже не знала что именно меня пугает: то, что мой секрет раскрыт. Или то, что мне самой предстоит снова окунуться в этот самый секрет.
-Ты уже была беременна тогда? Помнишь, как счастлив был Эрик, когда ты сказала об этом? Помнишь, конечно же помнишь! Ты так боялась говорить ему об этом, сама не понимая своего страха. Ах, как он был счастлив! Он на руках тебя носил, когда узнал о детях. А когда на УЗИ сообщили, что это двойня...
Я отвожу взгляд, но не могу спрятаться: куда бы я не смотрела, я везде встречалась глазами с собой, счастливой, сидящей под дверями медкабинета. Эрик в припадке счастья целует мои руки, живот, всю меня. Мы знаем, что у нас будет мальчик и девочка, двойняшки.
-Мужчины становятся такими сентиментальными, когда дело доходит до их детей. Похлеще нас, женщин. Ты была прекрасна в своей беременности. Ты и сейчас прекрасна, Аделина! На работе все осыпали поздравлениями. Приятно, не правда ли? А потом начальство объявило, что если ты проявишь себя в ближайшей сделке, то тебе дадут повышение. Тебе или Дэвиду.
-Я не хотела – грудь сдавили рыдания.
-Глупости! Ты хотела! И потому это грех. Твоя зависть взросла из твоего страха и стала страхом куда более сильным, чем он был прежде. Ты желала Этого всей душой. Тебе казалось, что если кто-то обойдет тебя, то это будет не просто ступенью назад, это будет началом бесконечного падения в пропасть неудач, итогом которой будет Семела. Не обманывай меня. Ведь я и есть твоя Зависть.
Очередные кадры из прошлого.
-Запашок не очень. Что это? Сосна?
В кухню входит Эрик. Я немного нервно топлю последнюю тисовую ветку в кастрюле.
-Да, сосна. На работе посоветовали отвар для волос, что бы не выпадали во время беременности. Сам понимаешь, авитаминоз – дело обыденное в такие моменты.
-И он поверил – обращается ко мне Зависть, пока я неотрывно слежу за нашими с Эриком фигурами – Муж никогда не разбирался в растениях, все что не роза, то ромашка. Что не дуб, то елка. Где ему было заметить в обычной хвойной ветке тис, правда? Какое необычное средство для убийства – отвар тисовых игл. Ты ведь могла просто давать Дэвиду этот отвар время от времени, что бы снизить работоспособность. Он бы ходил вялый, с вечной резью в животе и тошнотой. А тут ты, сияющая и свежая, прекрасная в своей беременности. Ты бы с легкостью его обошла. Но нет, тебе хотелось большего. Ты раз за разом увеличивала дозу отвара, когда угощала Дэвида его любимым кофе. Тебе хотелось устранить соперника, уничтожить. Жизнь в стригойской среде повлияла на тебя больше, чем ты думаешь. И вот однажды, во время презентации своего проекта, он, уже к тому моменту привычно бледный, пошатнулся. Потом ухватился за стул с сильной отдышкой. Кто-то вскочил, что бы помочь ему, но Дэвид уже завалился на бок и опустился на пол. Его грудная клетка раскрылась в последний раз, а за тем сердце остановилось. Мужчины замельтешили, женщины начали рыдать. И ты рыдала. И никто не мог разглядеть в этом безмерно горестном лице слезы счастья, да и кто бы подумал на тебя?
-Он стоял на моем пути – оправдываясь, прошептала я.
-И ты не знала иных способов подвинуть человека, кроме убийства. Понимаю.
Женщина-птица передернула плечами, словно одобряя мой поступок. Но я не видела этого. Мой взгляд был прикован к пустым глазам Дэвида. Картина стала меняться и вот на полу уже лежит Эрик. Зажав рукой рот, я сдерживаю крик. Из горла вырывается сдавленный хрип и Эрик словно услышав его, поднимается с пола. В пару шагов он оказывается у входной двери, распахивает ее, встречая меня.
-Ты рано. Почему не попросила заехать за тобой? – в его глазах читается смятение, муж забирает из моих рук тяжелые пакеты с покупками и как-то взволнованно целует меня. – Мне сказали, что у тебя на работе произошло ЧП с твоим подопечным.
-Не надо об этом! – я прерываю любимого очередным поцелуем – сегодня у нас праздник!
-А что за повод?
-Никакого! Я просто хочу, что бы этот вечер мы провели вместе! Ты, я и наши малыши.
-Он так переживал. – Зависть уже сидела рядом, на столе, обнимая меня за плечи как старая подруга - Думал, ты пытаешься закрыться яркими эмоциями от того ужаса, что испытала на работе. И потому подыгрывал. А ты ликовала, упивалась смертью врага! Семела гордилась бы тобой! Ты даже позволила себе бокал вина. По такому-то случаю. Эрик так переживал, что решил показать тебе комнату для детей на несколько дней раньше запланированного. Что бы отвлечь от тягостных мыслей. Знал бы он, что этим лишь улучшил твой и без того шикарный вечер. Великолепная история, не правда ли? Девушка, так бежавшая от своего монстра, что сама обратилась им.
Я оглянулась. Кадры из прошлого исчезли, теперь я снова видела каменные стены. Стол уже не пустовал, а, напротив, ломился от яств. За столом видели люди, мужчины и женщины, похожие друг на друга и в то же время разные.
-Кто это? – прошептала, скорее даже прошуршала я сухими губами.
-А, это моя семья. – Зависть перечислила всех по имени. – И наш почетный гость Люцифер.
Я с неприкрытым страхом оглянулась на мужчину, восседавшем во главе стола. Он был молод и смотрелся даже немного несуразно в своей величественности и статности. Видя в человеке опыт, ты хочешь видеть и возраст и такой контраст спокойной мудрости и молодости отталкивал.
Я не могла поверить глазам. Грехи, те, кто должны были помешивать котлы с кипящими там людьми и подсыпать угли в адское пекло, сейчас видели за одним столом и смеялись, как обычная семья. Похоть и Обжорство, смеясь, спорили о политике, Гнев рассказывал что-то на ухо Люциферу, словно не утаивал, а попросту не хотел мешать остальным своим рассказом. Плечи падшего ангела периодически еле заметно вздрагивали в мимолетном смешке, ему определенно нравилась история Гнева. Почти никто не обращал внимание на меня, а если и обращал, то не надолго. В их общении было столько участия и внимания друг к другу, что многие людские родственники могли бы позавидовать такому душевному единению.
Зависть тем временем наклонилась к самому моему лицу и, когда я обратила на нее внимание, заботливо убрала с моего лица прядь. Это вызвало во мне столько эмоций, что стало тяжело дышать. Наотмашь, я отбила ее руку и сама коснулась руками пряди. Женщина не оскорбилась, наоборот, улыбнулась:
-Не завидуй мне, это ведь твое тело!
Чувство зависти еще сильнее стало снедать меня, я завидовала грехам, что хоть изредка могут взглянуть на меня, завидовала столешнице, которой касалась. Я завидовала самому естеству за то, что я существую! Мне было завидно земле, которой касались мои ноги, завидно воздуху, что срывался с моих губ в прерывистых выдохах. Я завидовала себе настолько, что возненавидела! Трясущимися руками я схватила нож со стола и тут же его отбросила, заметив на нем кусочки еды. Схватила другой, но и он показался мне недостаточно шикарным. Наконец, под руки мне попался кинжал из темно-зеленого металла. Вокруг острого лезвия извивались щупальца, а у эфеса можно было разглядеть закрытое веко. Как только моя ладонь коснулась рукояти, глаз открылся. Оглядевшись, он нашел меня и больше не отводил взгляда. С размаху, я полоснула по руке. Рана получилась глубокой, почти до кости, но я не обращала внимания на боль. Я так сильно завидовала себе, что уже не хотела собственного существования. Снова и снова, по рукам, ногам, телу. И тут я заметила свой живот. Я упала на колени, свободной рукой хватаясь за голову.
-Это они…дети! Я ненавижу их! И завидую! Я, это я должна родиться у такой потрясающей женщины, это я достойна той любви, что я испытываю к ним! Я и только я!
Рыдая, я с размаху всадила кинжал в живот, но из-за боли смогла лишь вспороть кожу под грудью.
Содрогаясь в рыданиях, я отбросила нож и принялась колотить себя по животу. Но чем сильнее я била, тем больше чувствовала что-то теплое, любящее, окутывающее мое сумасшедшее тело. Что-то по детски нежное, заботливое.
-Мама
Наваждение, страшное, сводящее с ума, отступило. С ужасом я оглядывала свое истерзанное тело, судорожно пытаясь закрыть рану на животе. Людям вокруг не было до меня никакого дела. Они продолжали так же мирно ужинать, лишь изредка наслаждаясь зрелищем. Я же знала, что надо бежать. Не ради себя, хотя бы ради детей.
Кое как поднявшись, я кинулась со стона вниз. Дрожащие ноги не удержали тяжелое тело и я плюхнулась на пол, кое как подставив под удар плечо и спину. Не давая себе времени отдохнуть, я кидаюсь прочь из залы по темным коридорам. Петляю по закоулкам неизвестного мне здания по наитию, мечтая лишь об одном: о спасении. Наконец, после бесчисленных поворотов, я натыкаюсь на дверь. Отворяю ее и вижу свет. Теплый, мягкий, он иссушает мои слезы. Делаю шаг на встречу...и натыкаюсь на кирпичную стену. Грешнику нет прощения. И теперь я осознаю это как никогда явно.
Словно покорная собака, я возвращаюсь обратно. Никто за мной не гнался, никто меня не искал. Все продолжалось своим чередом. Только тогда я поняла причину их спокойствия и радужности. Монстры не грехи, монстры - люди. Мы сами рождаем в себе наши грехи, сами взращиваем и кормим их. Грех, не имеющий подпитки человеческих страстей беспомощен.
- Дети. Умоляю, отпустите детей!
Я знаю, что мне нет спасения. Но мои дети не виноваты в этом.
- Даже если бы я захотела, я бы не могла их отпустить. Слишком крепка связь детей с матерью. Аделина, твой грех не в убийстве, а в предательстве! Ты предала любовь мужа, любовь детей. Они еще не родились, но они уже любя тебя, ведь ты уже их мама. С первой секунды ты была с ними. И ты поступилась с этой святой любовью, что бы утолить свою зависть, утопив в ней своих невинных, нерожденных детей.
Я опираюсь о дверной косяк и сползаю на пол. Мне тяжело дышать. Зависть, все такая же праздничная и светлая, порхает в мою сторону, а затем помогает подняться и проводит меня к обеденному, а может жертвенному столу. Уже не сопротивляясь, я ложусь на него и закрываю живот руками, пытаясь этим совершенно бесполезным жестом сберечь детей. Ушибы начинают болеть с новой силой, порезы снова сочатся кровью. Но хуже всего то, что все эти увечья нанесла себе я. Ни один из грехов не замарал руки. Я так безмерно любила и так неутолимо хотела счастья , что не заметила, как лучшие порывы моей души обратились моим же проклятьем. Становится слишком тяжело держать глаза открытыми. И я закрываю их, как закрывают любимую книгу. Я погрузилась в бездонный мрак, окрасила свои руки кровью, и если конец не будет мучительным, я буду благодарна.