Вперившись зрачками в рябящую статическими помехами темноту под веками, Бо обескуражено слушал звон в ушах и пытался вернуть себе способность мыслить осознанно. Но на ум приходила только бессознательная чепуха. Черная воронка, в которую засасывало стены и людей, больше походивших на пойманных рыб, с вылупленными глазами, ртами, разверстыми до глупого широко. Люди пытались сопротивляться, стены – нет, поддавались с хрустом разломанных вафель, крошились от силы притяжения огромной черноты, что поглощала их с неутолимым аппетитом космического совершенства. За этим пиром Бо мог бы наблюдать вечность. Засвидетельствовать нечто подобное всегда было его отчаянным желанием, и сейчас Сеймур больше всего ожидал, что все произошедшее окажется лишь галлюцинациями, вызванными недостатком кислорода в карцере. Или переохлаждением мозга. Или очередными экспериментами правительства над заключенными, которые и так исчезали один за другим и никогда не возвращались. Что эти сволочи подмешали в мою кашу? Сварливо думал Бо, чьи воспоминания решительно обрывались на моменте удивительного путешествия в Неверленд.
Сейчас смутное желание валяться пластом в свое удовольствие, пока те, кто накачал его психотропной дрянью, все еще позволяли ему такую роскошь, боролось с инстинктом выживания, пинающего Бо в позвоночник, отправляя мужчину искать ответы на извечные вопросы хронических алкоголиков: «где я?», «что я здесь делаю?» и «почему мне так хреново?». Последний вопрос скорее был риторическим и восклицательным, но поскольку, Борегар был на сто процентов уверен, что не пил ни капли вот уже много месяцев, задаваться им стоило. Боль в позвоночнике становилась все отчетливей, не смотря на полную неподвижность туловища в пространстве, и Бо решил, какого черта, вряд ли изображать труп у него получалось достаточно хорошо, чтобы кого-то обмануть. Может быть, он даже храпел. Смысла в позе не оставалось ровным счетом никакого, поэтому Сеймур вскинул руку, и не найдя преград над собой, успешно положил ладонь на лицо. Единственное, что он успел подумать, прежде, чем получил дополнительную порцию боли и воспоминаний, святое дерьмище, я не в гробу.
Левая половина лица, расквашенная в мясную лепешку, вопила о пощаде, Бо чувствовал, как корка запекшейся крови треснула от нажима, и густая липкая влага засочилась под пальцами. Нос превращался в огромный синяк, а почему скула все еще была цела, Сеймур действительно недоумевал. Раздробить кость о лед было плевым делом, возможно, поэтому в тюрьме их никогда не выпускали на прогулки во двор. Сколько психов смогло бы покончить с собой, просто приложившись пару раз о заледеневший асфальт. Отделаться ушибами после такого приземления – большая удача, и Бо поставил галочку в воображаемую табличку личных побед, за которые стоило благодарить вселенную. Она славно поработала в последнее время, теперь Бо припоминал свой немыслимо долгий путь, проделанный в темноте и лютом холоде, прочь от тюрьмы, пресловутые стены которой съели черные дыры по щелчку пальцев одного чудака. И это действительно было. Как спятивший от боли и паники таракан на раскаленной сковороде, Сеймур тащился сквозь снег, ежеминутно оглядываясь, зарываясь в сугробы, и выныривая, заставляя окоченевшее тело двигаться, пробираясь к жилым домам по дикой траектории. Не доверяя помутившемуся рассудку, только инстинктам и лишь благодаря им, добравшись до порога.
Бо вспомнил и девушку, волну темных волос на заостренном лице. Строгом и страшно красивом. Вспомнил, и разулыбался, криво, в одну сторону, растягивая разбитые губы. Она могла убить его, эта долговязая Энни Оукли… Сеймуру очень захотелось увидеть ее снова, только это заставило его наконец открыть глаза, обнаружив над собой потолок с растрескавшейся штукатуркой. Под телом нашелся продавленный диван, под диваном ковер, и никаких решеток. Добрая наивная женщина, кажется, не поняла, что имеет дело с беглым преступником, или может быть, признала родство? Сеймур силился вспомнить, производили ли его дражайшие родители потомство женского пола, постепенно приводя верхнюю часть своего ноющего со всех сторон туловища, в вертикальное положение. Или они давно умерли, оставив дом каким-нибудь местным лесорубам, которые знать о нем, сгинувшем позоре семьи, ничего не знают. Но наткнувшись взглядом на скуластую физиономию лохматого паренька  в дверном проеме, Бо с легким чувством разочарования, понял, а, нет, дом все еще принадлежит этой семейке.
-Привет, братец, - проговорил его криво улыбающийся рот, и даже та часть лица, которая выглядела, как котлета, приняла небрежно-приветливый вид. Как будто он и старина Квентин не виделись всего ничего. – Ты – вылитая мамаша! – и это было правдой.

Бо лишь вздернул руки карикатурно-отчаянным жестом неповинной еврейской жертвы концлагерного произвола и тут же резко зажмурился, разулыбался от рези в ребрах. Голова упала на грудь, а сам Сеймур лишь тихонечко кивал в такт боли, волнами накатывающей на тело. И у нее был совсем не мелодичный ритм. Рваная бешеная какофония с оглушительными цимбалами в конце каждого немузыкальной фразы. Бо разрывало на части, и все это доказывало одну простую, и очень приятную вещь – он еще жив и, казалось бы, это чудо стоило оценить по достоинству, но попрощавшийся со здравым смыслом одним резким движением назад, Борегар обнаружил, что кажется, оставил все мозги на пороге этого дома. Так что совершенно ничто не мешало ему воскликнуть:
-Сдаюсь, сдаюсь! – и расхохотаться, вместо, к примеру, безобидного «Считай, что меня уже нет». Или промолчать тоже отличный вариант в ситуации, когда на тебя наставляют заряженное ружье. Промолчать и съебывать. Но куда? Пути назад не было. Пути не было вообще никуда, и Бо было нечего терять. Либо он остается здесь, даже если для этого понадобится пожертвовать только-только вновь обретенными родственными отношениями, либо сгинет в гребаных снегах. И не для того Сеймур проделывал весь этот безумный проклятый путь, чтобы отступать обратно в собачий холод.
-Прекрати, - протянул Бо, укоризненно глядя на этого смешного напуганного мальчишку, - опусти ружье, мы немного поболтаем, еще лучше, если мы выпьем, у тебя же будет немного джина? И в конце концов, мы даже как следует не знакомы! Не виделись… чертовски давно! Разве так положено встречать брата? Что эти старики наплели тебе про меня?
Бо в праведном негодовании принялся оглядываться по сторонам, переводя взгляд от обшарпанных стен, на не менее потрепанные лица в фоторамках, как будто ожидая, что родители  вот-вот покажутся из-за угла, подволакивая слабые ноги в валянных тапочках и распространяя на весь дом запах валерьянки и мочи, наставив на него свои водянистые глаза и заскорузлые пальцы. Ничего подобного не произошло, однако Сеймур привстал, как смог, будто бы им навстречу, все еще одуревая от боли и кажется, уносясь в мир галлюцинаций, дверь в который открывалась обычно только в одну сторону и была белого цвета. Как тюремные стены и пейзаж за окном.
-Кажется, в ванной у мамаши хранились пилюли от болей в спине… - задумчиво проговорил Сеймур одной стороной рта, едва разборчиво, и предпринял отчаянную попытку отправится туда, игнорируя ружейный ствол за спиной. – Только где она, эта чертова ванная? – не осознавая, что говорит вслух, пробормотал Бо.
Двигаясь по периметру гостиной, Сеймур краем глаза, наблюдал за вооруженным человеком, еще не удосужившись как следует его разглядеть. На первый взгляд, тот показался ему моложе, однако память без спросу подсказала, всего на семь лет. Лихие вихры и худоба, все было в нем от матери, болезненной кошелки, заветрившей всю красоту на том волчьем острове. Только одни глаза, раскосые, по-кошачьи, зеленые, достались этому ее сыну, как причудливый, случайный дар. Сейчас эти глаза не сводились с его праздно-шатающейся фигуры, и кажется, пылкий отпрыск пресной, как щучий хвост, рыбацкой любви, не подозревал о том, насколько всерьез настроен Бо остаться. Насколько у Бо не все дома и что ему, дерзкому и решительному, нечего противопоставить человеку с таким количеством крови на руках, и долгими годами тюремной тоски за плечами.  Так что пока мужчина лишь заговаривал зубы братцу, которого был бы рад еще век не видеть, со скукой и чувством гнилой усталости, предчувствуя момент, когда ему понадобятся все оставшиеся силы, чтобы сделать ситуацию максимально прозрачной.

Как загнанный в клетку лев Исабель нервно сновала из одного угла комнаты до другого, разворачивалась и повторяла свой путь. Она боялась, действительно боялась идти вниз. Безусловно, было большим счастьем иметь рядом смелого Квентина, который чуть что прибежит, наградит поцелуем куда-то в висок (раньше так Исабель целовал только отец) и отправит в безопасность, перекладывая все проблемы на свои плечи. К сожалению, бурная кровь Форе не позволяла ей молча складывать руки и хлопать большими глазами, ожидая, пока все проблемы разом решатся. Сердце трепыхалось в груди, она поймала себя на мысли, что ищет увесистый предмет, чтобы им можно было хорошенько приложить обидчика по голове, мало ли что пойдет не так. Больше всего она боялась потерять мужа. Воображение щедро предлагало наихудшие варианты развития событий. С этими гребанными "магическими" способностями весь город сошел с ума, смерть могла поджидать за углом в виде какого-нибудь безобидного мальчишки, который не может сладить со своей новой силой и ломает кисти при рукопожатии или лишает человека рассудка случайным беглым взглядом. Из-за всего этого она отвыкла жалеть раненых, опасен был абсолютно каждый.
Вдруг это один из беглых? - Иса обреченно опустилась на край кровати и зажала виски в ладонях, она отчетливо чувствовала пульс под тонкой кожей. Он раздражал ее, выдавал ее панику. Вспомнился тот проклятый вечер, когда нож заключенного решил поближе познакомиться с ее горлом. По телу пробежал холодок и стало очень не по себе. Исабель рефлекторно потянула вверх широкий ворот свитера, закрывая часть лица и закапываясь в своих длинных темных волосах. Будто это как-то могло ее спрятать от воспоминаний.
Громкий выстрел и следующая за ним гробовая тишина подействовали как пощечина. Ружье у Квентина, стрелять должен был он. Мысль о том, что в их гостиной появился свеженький труп почему-то ее взбодрила. С кошачьей грацией она засеменила своими ножками по ступенькам вниз. Открывшаяся перед ней картина вызвала недоумение, на лице отчетливо отобразилось разочарование. Глаза скользили по еле держащемуся на ногах чужаку, выщерблине в полу их дома и необычайно суровому и собранному Квентину. Взгляд блуждал между тремя этими элементами, Форе на миг застыла, затем потихоньку перебралась мужу за спину.
- Ты выяснил, кто это? - Исабель был свойственен некоторый снобизм, поэтому она не гнушалась говорить в третьем лице о человеке, который ее вполне себе слышал. Она сложила руки замком и прижала их к груди, сжавшись, словно пружина, и стараясь спрятаться за силуэтом мужа.  Она продолжила тихим шепотом, едва ли не прикасаясь губами к уху возлюбленного, - Я могу вызвать людей из "Спирали". И я знаю, как избавиться от тела.
Кажется, она произнесла это совершенно серьезно. К своему собственному удивлению. Правая ладонь доверительно легла на плечо мужу, она готова была поддержать любое его начинание.

Отредактировано Isabel Fauré (2015-09-04 15:21:05)