Тревога. Кажется, что даже само это слово вселяет неприятные ощущение - вот умели же раньше люди придумывать слова, не то, что всякие лол, чмафки и прочая дребедень, которую так любят подростки. Итак, тревога. Холодное, словно липкое ощущение в районе живота, словно все внутренности вынули, оставив жгучую дыру, которая сосет тебя изнутри.
Сегодня что-то будет, Иеремия это чувствует.
Он сидит на одном снежном холме сразу за каким-то домиком, рисуя. Сидеть на таком холоде - удовольствие ниже среднего, и требует огромного терпения, но как раз его-то у Иеремии столько, что хватит на троих. Когда он в первый раз так вот сидел на стуле с подогревом на батарейках, что купил в местном магазинчике, не защищены были лишь его глаза - термобелье и греющие палочки, которых хватало на несколько часов, вполне себе его защищали - и через сорок минут ему тогда показалось, что просиди он еще хоть минуту, и инеем покроются даже его зрачки. Но теперь он привык к этому сухому, суровому холоду. Не было ветра - а это главное,и теперь единственной проблемой было то, как нормально держать кисточку в толстенных перчатках да следить за тем, чтобы вода в одном термосе (для красок) не замерзла окончательно, а в другой не иссяк горячий чай. Огромный рюкзак, что стоял рядом, был тяжеленным, но не из-за того, что Иеремия таскал с собой столько красок, бумаги и прочего - все было забито термосами. Когда на улице минус тридцать восемь по Фаренгейту, никакая вода долго не протянет. Даже краски начинают показывать средний палец и уходить в закат, вернее, в северное сияние.
Но сегодня ему повезло - милая женщина - и, к счастью, не измененная, - что жила в том доме, возле которого он рисовал, подливала ему горячего чая и меняла воду для красок. Сначала она испугалась незнакомца, что пришел фактически на ее задний дворик - ну, если кусок заснеженной земли можно было назвать таковым, - уселся, и, тихонько ругаясь, принялся что-то там делать. Он не знал, что в доме кто-то есть, да и не интересовался, если кто подойдет, он покажет, что рисует, делов-то. Измененных Иеремия почему-то не боялся - наверное потому, что способностями управляли не они сами, а их эмоции, а это можно понять и в случае чего успокоить. Конечно, на словах звучит очень просто; но придя в колледж учиться и начав курс портретов, он узнал простую истину: какими бы разными люди не были, эмоции у них одни и те же - радость, злость, отчаяние, эйфория, ничего нового не придумано, и будь ты хоть братом-маньяком, эмоции которого Иеремия научился читать как открытую книгу, хоть ты обычный крестьянин из восемнадцатого века. "Все художники немного психологи", - сказал ему тогда преподаватель, а Иеремия мысленно ответил: "О, вы себе и не представляете".
- Простите, я могу вам чем-то помочь?
- Доброго дня. или вечера, не знаю, если честно, я потерял счет времени. Я художник, отсюда прекрасный вид, а ваш дом защищает от ветра. Надеюсь, вы не против, если я немного здесь порисую?
Осторожность в глазах женщины сменился на облегчение, когда она увидела, что он и вправду рисует.
- Не бойтесь, от меня никаких сюрпризов. Я из обычных людей.
Теперь женщина уже приветливо улыбалась - видимо, встретить в этом хаосе нормального человека уже казалось почти что ненормальным.
- Я Джереми, - протянул он ей руку, нарочно используя американскую версию своего имени. Незачем привлекать к себе внимание.
И вот, она навещает его каждые полчаса - сорок минут, а он буквально не находит себе места. Нет, не из-за этой невероятно милой женщины, которая скрашивает этот одинокий день. Его не покидает это отвратительное чувство тревоги; и стоит белой двери дома закрыться, как вся его [неожиданная для него самого] веселость уходит, и он беспокойно озирается, лишь силой воли заставляя себя вернуться к работе, которая тоже получается какой-то тревожной.
Часы показывают семь, и он не уверен, утро или вечер сейчас, ведь теперь все смешалось в одну радужную смесь Сияния, которое поражало его даже спустя столько времени, что он тут. Ему казалось, что он уже не сможет отсюда уехать и распрощаться с этим чудом. Здесь он чувствовал себя... словно на своем месте? Словно нашел что-то, чего ему не хватало в Ванкувере? Словно тут - его дом.
Рисунок завершен, и он собирается уходить. Занести домой все это, погреться немного, и снова вперед, идти и идти, пока не закончатся силы. Зачем? Это просто его ощущения, шестое чувство, которое никогда его не подводило. Брат часто удивлялся, что Иеремия словно видит будущее и приходит именно туда и тогда, когда это необходимо. Может, потому Пыль до сих пор его и не коснулась, что он и так какой-то особенный?
Милая женщина, которая, кстати, представилась Агатой, смотрит на рисунок и выражает свое восхищение.
- Вам нравится, правда? Оставьте его себе. В качестве благодарности за воду и чай.
Но прелестной Агате не терпится сделать для него что-нибудь еще, уже в благодарность, и она зовет его погреться и позавтракать.
- Так все-таки это утро, - смеется Иеремия, заходя в дом.
И вот, он уже сыт, согрет, а Агата ищет, куда бы повесить его пейзаж.
- Скажите, милая Агата, а я могу оставить у вас свой рюкзак ненадолго? Просто мне нужно заскочить по делам в одно место, а делать крюк до отеля совсем не хочется. Я бы зашел позже, когда вам будет удобно, и забрал бы.
Возможно, с его стороны это слишком нагло, но совершенно по-неземному добрая женщина лишь улыбается еще шире, и через пять минут он уже несется по снегу куда-то. Он даже не знает, в какую сторону - север ли, запад, восток, юг. Это инстинкт, почти что животный инстинкт, и более ничего.
И инстинкт как всегда прав. Чертовски, немыслимо, сверхественно прав.
Город уже скрылся из вида, а редкие, но внезапные и сильные порывы ветра, казалось, пересчитали ему все кости, но он, задыхаясь, идет вперед, словно неведомая сила веред его, поддерживая.
И внезапно он видит две фигуры. Сердце пропускает один такт, подсказывая ему: Грегори.
За братом кто-то гонится, и Иеремия спешит на помощь. У него нет оружия, нет ничего, кроме документов и ключа от номера в отеле, но он бросается навстречу в своем главном порыве всей жизни - защитить брата.
Он не замечает, что с неба, словно крадучись, тихонько опускается Пыль. И когда Иеремия видит ее, она уже совсем близко. Только не это.
- Нет, - срывается с его губ, но брат уже упал на колени, и через мгновение Нэйрн-младший видит на его лице эйфорию. Грегори широко раскидывает руки, подняв лицо к Сиянию, а на его лице, переливаясь всеми цветами радуги, играет улыбка.
Его преследователь уже совсем рядом, почти что приставляет пистолет к его голове, и крик Иеремии пронзает холодный, морозный воздух. Он уже совсем рядом, кажется, только руку протяни,и все закончится. Преследователь целится в Иеремию, но в следующее мгновение хватается за голову со словами: "Что ты делаешь?"
Но Иеремии некогда думать о том, что произошло. Он хватает пистолет и наводит его на человека в форме тюрьмы Сент-Норс-Поинт.
И громкий выстрел раздается гулким эхом по ледяной пустыне.