Когда сил почти не осталось - очень легко потерять бдительность. Я стараюсь помнить об этом, но пока все, что у меня выходит - сидеть полумертвым овощем в подвальном помещении старого завода, опираясь на единственную трубу, которая была теплой - заброшенное место давно перестали топить, видимо, как-то горячая вода попадала сюда, не знаю, у меня нет сил разбираться в местных планировочных изысках. Я ничего не ел уже много дней, и в кармане куртки была лишь пачка жвачки, которая осталась там от владельца. Слюни текут даже при мысли о ней, но, черт подери, даже ребенок знает, что от жвачки становится только хуже, и поэтому я отгоняю мысли о ее арбузном вкусе как только могу. Мне кажется, я уже не смогу подняться, ни-ког-да, и, на самом деле, от мысли что все тут и закончится, почему-то становится капельку легче. Этот старый завод станет моей могилой, покрытой вековой пылью и отсутствием воспоминаний. Вообще, даже интересно, кому понадобилось отстраивать на острове завод, чтобы потом его забросить Да и что тут могли производить, в этом жутком холоде? Почему сразу не просчитали, что будет больше проблем? Возможно, кто-то просто отмывал деньги, как обычно, после чего тут разграбили все, что могли, оставив лишь разруху и прогнившие стены. Тут сыро, как в склепе, и почему-то это кажется мне забавным; а в подвале пахнет землей.
кутаюсь в куртку, так нагло отобранную у какого-то парнишки еще в конце марта, во время побега. Она уже тогда была мне большевата - не из-за того, что парень был качком, а просто потому, что на тюремной еде от меня остались лишь кожа да кости, но теперь мне вообще кажется, что я полупрозрачный. Под кожей я могу рассмотреть каждую венку, каждую артерию, по мне можно уже анатомию человека изучать.
Неужели я сдался?
От тепла и слабости меня снова клонит в сон, и я, положив голову на небольшой сверток со всякой ерундой, которая накопилась за время побега, засыпаю тревожным, неглубоким сном, который скорее истощает, нежели дает поднабраться сил. Мне видятся какие-то кошмары, сцены убийств и армия людей со светящимися глазами, и когда я, в холодном поту, просыпаюсь, едва не подскочив на месте, то образы уже исчезли из памяти, будто их не было, но страх остался. И что же меня разбудило?
Я напряженно вслушиваюсь в темноту темного здания, или, вернее, того, что от него осталось; но ничего не слышу. И мысль, что если там, наверху, сейчас кто-то крадётся, но до моих ушей звук не доходит, то мне конец. Из последних сил я медленно поднимаюсь, и, опираясь на стены, бреду в этом полумраке. У меня есть одно несомненное преимущество - в этой темноте я ориентируюсь так, словно у нас тут солнце светит, а в подвале большие окна, пропускающие море света - мои глаза уже настолько привыкли к этому мраку, что впору с кошачьими в этом умении тягаться.
Рука, в которой я держу пистолет, мелко-мелко дрожит, но я твердо уверен, что на курок нажать смогу. На это меня хватит, а вот на способность надеяться не придется - мне бы ноги переставлять, не то что черные дыры генерировать, это ведь не кружок на листке бумаги нарисовать, хотя было бы здорово, если бы все было так просто. Собственных шагов я не слышу, но мне кажется, что мое сердцебиение и дыхание выдают меня с потрохами; я стараюсь дышать глубже и медленнее, но страх, что меня нашли, слишком силён, так что он одновременно и мешает мне, и заставляет идти вперед. Давай, Аластор, это же ты, ты справишься.
Надо ыло мне остаться с другими преступниками, а не строить из себя невесть что, но слишком поздно я понимаю это = как и все хорошие мысли, эта приходит тогда, когда наступает конец.
Я вновь сворачиваю, пробираясь к заднему выходу, но в этот момент мне в грудь упирается пистолет. Приехали, мистер Гренгуар, конечная. Не забывайте в салоне свои вещи и не разбрасывайте по стенкам свои мозги.
Сюда уже немного попадает немного света, и я вижу светлые волосы - это женщина; впрочем, значения это не имеет, ведь она может тут быть и не одна, да и если это специально тренированный человек, то она в любом случае надает мне по первое число и бровью не поведет.
- Здрасьте-здрасьте, - чуть ли не с улыбкой произношу я, лучась наигранной радушностью, будто ко мне заглянул в гости давний друг - ну а что, терять-то мне уже нечего, - с чем пожаловали?
Наверное, это глупо, ведь я стою, опираясь на стенку, пойманный и обессилевший, и пытаюсь издеваться и отшучиваться, когда моя жизнь висит на волоске, которые того и гляди вот-вот оборвётся. Но, с другой стороны, это все, что мне осталось.