Morland & Debrah Scarlett – A Monster Like Me

Нет ничего хуже, чем две вещи - одиночество и незнание того, что происходит. Казалось бы, с этим легко справиться, но это когда ты живешь нормальной жизнью. Сходил вечером в бар, позвонил знакомым, зашел в твиттер - вуаля, обе проблемы решены. Пиши твитты, пока пальцы не онемеют, пей, пока не свалишься где-нибудь в беспамятстве, отправвляйся в три ночи на другой конец города на квартиру к старому другу, даже не заботясь о том, доедите ли вы живыми, учитывая состояние. А если пару девочек прихватите - вообще жизнь удалась.
Но это все так, лирическое отступление. Я знаю, что больше похоже на бред сумасшедшего - но попробуйте-ка сохранить разум в месте, подобном Сент-Норс-Поинт. Стоит мне уснуть - так меня мучают кошмары, в которых меня жрут ободранные кошки на помойке. Стоит мне проснуться - перед глазами стоят образы кем-то и когда-то убитых, а в голову лезут мысли о том, что жвачка такая же сладкая, как летняя ночь.
Наверное, где-то глубоко внутри я знаю, что неизлечимо болен. Болен одиночеством и этими холодными стенами, которые буквально давят на меня, проникают в мой разум и сводят с ума [хотя, казалось бы, куда еще?].
Когда ты за три года раскрывал рот всего раза два - и то, когда говори с врачом, то начинаешь смотреть на это обыденное и такое заезженное слово - одиночество - совсем под иным углом. Как там пишут в умных книжках? Человек - существо биосоциальное, а значит, ему не только нужно пить и есть, но еще и общаться. В этой проклятой тюрьме лишь следили затем, чтобы мы не подохли - чтобы абсолютное отсутствие людей смогло разрушить нас морально. Да что уж там говорить - так хочется хотя бы глоточка свежего воздуха, хотя бы мгновения под солнцем - за это можно все отдать, и от мысли о невозможности получить желаемое хочется выть, но нельзя, за это ведь ждет боль. Хотя порой мне кажется, что ее я уже тоже не способен ощущать.  Или что я уже готов наруитьь правила, чтобы почувствовать боль - чтобы почувствовать хоть что-то, кроме этого сраного холода.
Я в очередной раз бьюсь головой об стену - я хочу увидеть дневной свет. Я хочу прикоснуться хоть к кому-нибудь. А рогатые клены пляшут вокруг меня, завывая в тон ветру.
Это ведь навсегда.
Вот что убивает больше всего - мысль о том, что так будет до самой смерти. Невольно начинаешь задумываться, а не наложить ли на себя руки. Что же, через это я уже тоже проходил, но с каждым разом желание становится лишь сильнее. Это как своеобразный, еще более извращенный наркотик, который лезет в твою голову, как бы ты не старался подавить его зов.
Просто ты априори слаб и ничтожен.
Но, кажется, сегодня линия обыденности сделает скачок в другую сторону и станет ломанной - я слышу шум снаружи, и внутри живота все буквально сводит - что-то происходит. Крики ужаса и боли действуют на меня, как доза адреналина - я готов вскочить на ноги, устраивать бунт или бежать на другой конец света. Все что угодно; только бы сохранить эту маленькую дозу жизни, что подарил мне беспорядок где-то в коридоре.
А потом все становится еще хуже - не для, меня конечно, а для охранников. Я слышу страшные удары, и мне почему-то кажетсЯ, что именно так звучит тело, которое на огромной скорости влетело в стену. Но откуда мне знать что-либо подобное?
Безумная мысль приходит в голову, и я тут же отвергаю ее как, невероятную, и пытаюсь забыть, но она возвращается снова и снова - что, если кто-то сбежал? Нет, не может такого быть. Но шум снаружи слишком сильный, и все мое существо требует, чтобы я спросил у охранника, что там творится. Но нет, я не могу, хочу, но не могу - я не хочу боли [и хочу одновременно, какой я Шредингер, однако], а одно лишь воспоминание о ней заставляет меня дрожать и вновь биться головой. Вот только знать бы, от страха или от желания?
И в какой-то момент, прямо во время удара, ко мне приходит Что-то.

Я не могу описать этого словами, по крайней мере, человеческими, хотя, конечно, попробую. Это словно в одно мгновение тебя наполняет свет. Он дарит тебе тепло, надежду, радость и... удовольствие. Это словно оргазм, только еще ярче, еще сильнее, еще пронзительнее. Наверное, тут стоило бы написать еще немного текста длиною в жизнь, но все они были бы бессмысленными. Прямо как суть нашего существования.

Я прихожу в себя на полу, и понимаю, что вокруг темно. И моя первая мысль - я умер. Я, черт меня дери, наконец-то, к сожалению, сдох, и больше не будет ничего. Или будет этот мрак и эта тишина? Облегчение и страх сменяют друг друга со скоростью света, перемешиваясь в причудливый коктейль серого цвета.
И я чувствую мертвую пустоту в своей груди. Здравствуй, родная, давно мы с тобой не виделись. Или ты все время была со мной, а я не замечал, поскольку тебя заслонили брюзжащие слюной псы, что лаяли мне в уши?
Пустота рвется наружу, я чувствую это. Это так странно, ведь я всегда сдерживал ее внутри - кроме того раза, когда взорвалась бомба прямо в центре Белого Дома; а теперь мне совершенно не хотелось прятать ее. Мне хотелось оттолкнуть ее, словно она была чумой, поразившей мое тело, мой разум и мой дух, снедая плоть желтыми мерзкими личинками. Из моих глаз лезут звезды, и я отпускаю старую подругу на волю.
И рядом со мной открывается черная дыра, которая буквально сносит стены моей камеры, затягивая в себя эту белую мерзость, покрытую радужной блевотой вперемешку с кровью.

Давай же, Аластор, соберись. Ты только что создал нечто еще более прекрасное, чем твои бомбы, - говорю я себе, восторженно глядя на черную дыру, что, как я чувствовал, раньше была в моей груди. Вернее, она была лишь частью, а ее бесконечная мать все еще заменяла мое сердце. "Не стоит держать все в себе". Фраза из глупого мультика, который я смотрел будучи ребенком, мелькает в сознании, и я смеюсь.
Мои мысли становятся яснее, и, кажется, я начинаю отличать реальности от собственных галлюцинаций. Это что-то новенькое. Что бы со мной не произошло, оно явно вытягивает из небытия старого Ала, который заботился о сестрах, собирая бомбы и проектируя здания.
Аластор с дырой в груди.

Еще через несколько минут я осознаю, что путь открыт и я могу уйти из этого забытого всеми несуществующими богами места. Мне преграждает путь охранник, но я лишь поднимаю руку, указывая пальцем в его сторону - и через мгновение он скрывается в новой черной дыре, что образовывается прямо за ним. Кажется, туда затянуло еще кучу мусора (откуда он только взялся) из коридора и парочку заключенных. Простите, ребята, я не причем, это все пустота, которая, как оказалось, была совсем не пустотой. ЧТо, если я был способен на это всегда?
Или - еще хуже - это лишь плод моего воображения?
Я поднимаюсь на ноги и судорожно хватаюсь за голову - давай же, Аластор. Соберись.
Я совсем не хочу сбежать, а потом очнуться посреди своей камеры и осознать, что это был лишь сон. Хоть и самый дикий из всех, надо признать.

Мои ноги сделаны словно из ваты, но с каждым шагом я ступаю все увереннее. К концу коридора я уже готов поклясться, что я абсолютно вменяем, а стены перестали давить на меня, заставляя мир расплываться в моих ослабевших глазах.
Тот парень, которого я видел в больничном крыле. Нужно его забрать.
В голову не приходят мысли "зачем", "я же его совсем не знаю" или что-нибудь в том духе. Эта мысль просто пришла и обосновалась, заявив о том, что теперь она - хозяйка положения, и я, как марионетка, послушно шагаю к камере, номер которой (названный им одной тихой ночью) смутно мелькал в памяти.
Меня ничто не может остановить - ни другие преступники, которые почему-то бегали по коридорам, ни охранники, ни внезапные водопады, ни летающие по тюрьме тела - это казалось таким... нормальным. Кажется, с тобой играют злую шутку, Аластор, и ни черта в твоей голове не проясняется.
А вот и она - номер 313. Сумма - семь. Произведение - девять. Красивое число. Взмах руки, шальная мысль - и как я это только делаю? - и  двери уже нет, как и части стены, правда, а рядышком со мной новая черная дыра. По крайней мере, я думаю, что это черные дыры, ведь я понятия не имею, как они должны выглядеть в таких маленьких масштабах. Но она начинает затягивать все вокруг, а как убрать эту чертовщину, я не знаю. Как бы там ни было, мне она явно не грозит, а потому я прохожу совсем рядом с ней, и попадаю в крохотную камеру, какой была и моя.
Я так давно не говорил, что у меня не получается выговорить слова, и это скорее хрип умирающего [или возвращающегося к жизни?] зверя.
- Привет... Ну...о...уход...ть.
И я радостно улыбаюсь, словно на дворе Рождество. Хотя черт его знает, может там и правда в куче снега пляшет Санта, осыпая меня своей волшебной пылью из маленьких черных оленят.